Прощание Зельба - Страница 44

К оглавлению

44

Я переночевал в Нюрнберге. На следующее утро выехал рано и в одиннадцать часов был в Шветцингене. До семи сидел сначала в одном, потом в другом кафе, не спуская глаз с банка. Несколько машин, несколько клиентов, пришедших пешком, несколько сотрудников, которые в обед сели на скамейку на площади, и несколько сотрудников, которые в половине шестого распрощались у ворот, — вот и все.

Вечером мне в контору позвонила Бригита. Она спросила, удачно ли прошла моя поездка. Потом поинтересовалась:

— Это значит, что дело закончено?

— Почти.

Пока я записывал, что мне известно и что неизвестно, что еще нужно сделать и на что можно рассчитывать, в дверь постучали. Пришел Георг.

— Проходил мимо, смотрю, ты сидишь за столом. Есть немного времени?

Он приехал на велосипеде и теперь протирал стекла очков. Потом сел напротив меня под свет настольной лампы. Посмотрел на ополовиненную бутылку:

— Ты много пьешь, дядя Герд.

Я подлил себе еще вина и заварил ему чаю.

Георг сказал:

— В управлении по компенсациям должны были остаться документы. После войны сын племянника, который эмигрировал в Лондон и там умер в пятидесятых, наверняка пытался получить возмещение за утрату семейного состояния. Нацисты разнесли по кирпичику квартиру его родителей, устроили такой ужасный разгром, что отец и мать потеряли всякую надежду и покончили с собой. Возможно, сын что-то знал и указал в бумагах.

Я понял не сразу:

— О негласном компаньоне? Это уже давно никого не интересует. В принципе, никогда никого не интересовало, ни моего клиента, ни меня. Я только долго не мог понять, зачем понадобился такой предлог.

Но Георг уже загорелся:

— Я кое-что почитал на эту тему. В пятидесятые годы попытки получить компенсацию приобрели небывалый размах, разбиралось множество дел. Чаще всего по мелочи, но иногда речь шла о баснословных состояниях. Евреи, которых заставили за бесценок продать целые фабрики, универмаги и имения, хотели вернуть обратно свою собственность или хотя бы получить за нее компенсацию. Разве ты не помнишь?

Конечно, я помнил. В основном про аризацию. Однажды один наивный еврей, который не хотел ничего продавать и которого шантажировал его немецкий партнер, обратился в прокуратуру. Это было еще до сорок второго года, когда я начал работать прокурором, но и при мне анекдоты про него все еще ходили.

— Ты не хочешь знать, как все было?

— Зачем?

— Зачем? Лично я просто хочу знать. — Георг посмотрел на меня с вызовом. — Я шел по следам негласного компаньона. Я знаю, каким он был. Консерватор, любил музыку, пил вино и курил гаванские сигары. Получал один орден за другим. Заработал целое состояние, составляя для аристократов экспертные заключения об их происхождении, при этом вел скромный образ жизни и копил деньги для племянницы и племянника. Для меня он живой человек!

— Георг…

— Он умер, я знаю. Просто так выразился. Но, по-моему, Лабан — очень интересная личность, и я хочу выяснить о нем все. Слушай, а сколько мне полагается за проделанную работу?

— Я рассчитывал на тысячу плюс расходы. И раз уж мы об этом заговорили… — Я выписал ему чек на две тысячи.

— Спасибо. Этого хватит, чтобы съездить в Берлин и покопаться в архивах. До конца отпуска у меня еще есть пара дней. Находками поделюсь.

— Георг?

— Да?

Я смотрел на него. Тонкое лицо. Серьезные, внимательные глаза, рот обычно приоткрыт, как будто Георг все время удивляется.

— Остерегайся скинхедов!

Он засмеялся:

— Так точно, дядя Герд!

— Не смейся. И их противников тоже остерегайся!

— Так точно.

Он встал и вышел, посмеиваясь.

9
Помутнение сознания

В понедельник я обратился к Филиппу, но он отказался звонить своему коллеге Армбрусту, только что вернувшемуся из отпуска.

— Ты не представляешь себе, что обычно происходит в первый день! Давай подождем до завтра или лучше до среды.

В среду он зашел ко мне в контору.

— Пусть у меня мало новостей, зато я приношу их лично. Очень симпатичный коллега этот Армбруст. Мы выяснили, что он уже присылал мне нескольких пациентов.

— И?

— Я спросил про астму и аллергию. Ничего! Шулер был здоров, если не считать давления и сердца. От бессонницы ему выписывали ксимован, от которого утром нет тяжести в голове. Для сердца он принимал ИАПФ и центрамин, а от отеков модуретик. От давления был катапрезан, отличное снадобье, но отвыкать от него можно только постепенно, иначе не исключены приступы помутнения сознания.

Эти названия уже попадались мне на глаза. Они были среди медикаментов, которые я забрал из ванной Шулера, чтобы выяснить у Филиппа, чем же тот болел. Я даже начал читать аннотации.

— Приступы помутнения сознания?

— Опасно, когда человек за рулем, или ведет важный разговор, или делает что-то, требующее концентрации. Именно поэтому катапрезан не выписывают людям рассеянным, забывчивым и просто безалаберным. По словам Армбруста, Шулер отвратительно пах, но ум у него был на удивление ясным.

— Все верно.

— Это совсем не значит, что он не мог забыть про таблетки. В первый день без них еще ничего. И во второй тоже. Но на третий могут начаться приступы помутнения сознания. Представь себе, в первый и во второй день он чувствует себя не очень хорошо и грешит на погоду или на излишек выпитого накануне пива или считает, что сегодня плохой день, бывают же у людей плохие дни. А на третий день он уже не в состоянии много думать.

44