Прощание Зельба - Страница 32

К оглавлению

32

— Не могли бы вы… Не знаю, правда ли, что вы не мой отец или только не желаете им быть. Но я хотел бы посмотреть фотографии моей матери и узнать, какой она была. А если он не вы, то кто мог бы быть моим отцом? У вас же наверняка есть какие-то подозрения! Знаю, вы хотите, чтобы я от вас отстал. Но нельзя же делать вид, что меня и нас просто не существует!

— Нас?

— Зачем сто раз повторять один и тот же вопрос! Вы отлично понимаете, о чем я говорю. Мы действуем вам на нервы, вам больше всего хотелось бы, чтобы мы сидели там у себя и не высовывались и вы бы нас не слышали и не видели.

Опять он обиделся! Каких, однако, обидчивых малых набирала на службу госбезопасность!

— Это неправда. Я только что был в Котбусе, очень симпатичный городок. Просто я не ваш отец, и если бы даже вы приехали из Зинсхайма, я бы все равно был им не больше, чем сейчас, когда вы из… откуда вы?

— Из Преслау, к северу от Берлина.

Я посмотрел на его профиль. Честное лицо обиженного человека. Аккуратно зачесанные на пробор волосы. Бежевая куртка. Блестящие черные брюки — на вид пластмассовые — и светло-серые сандалии. Лучше бы он попросил купить ему что-нибудь из одежды, чем рассказывать о Кларе. Но я понимал, что от этого мне не отвертеться.

— Сколько вы еще пробудете в Мангейме? Заходите ко мне в следующее воскресенье! А пока оставьте меня в покое!

Он кивнул.

— В четыре часа устроит?

Мы договорились на четыре. И уже подъехали к Рихард-Вагнер-штрассе. Он обежал вокруг машины и снова придержал мне дверь.

— Спасибо!

— Выздоравливайте!

9
Реверси

Весь день я пролежал в постели. Турбо мурлыкал, свернувшись клубочком у меня на ногах. Ближе к обеду пришла Бригита и принесла куриный бульон. Вечером позвонил Филипп. Он ругал себя за то, что не отослал меня в воскресенье домой. Как мое сердце? С Нэгельсбахом все в порядке, в среду я могу его навестить. Заодно нам надо кое-что обсудить всем втроем.

— Полиции сегодня не было. Как думаешь — пронесет? Мне не верится.

Однако же пронесло. Допросили только Велькера. Он сообщил о русском происхождении Самарина, о его поездках в Россию, о том, как он уезжал туда на полгода, о его сомнительных контактах и попытках внести в банк «Веллер и Велькер» огромные суммы наличных денег для якобы русских вкладчиков. В урне в Луизен-парке, недалеко от выхода на Вердерштрассе, полиция нашла пистолет, которым был застрелен Грегор, — пистолет Макарова. На Грегоре была смирительная рубашка, убит он был выстрелом в спину, — это было похоже на казнь. Жители соседних домов слышали стрельбу, хлопанье автомобильных дверей, шум отъезжающих машин — словом, бандитские разборки.

Во вторник в «Маннхаймер морген» появилась статья «Казнь в Луизен-парке?», а в пятницу другая — «Бандитские войны в Мангейме?». Через несколько дней газета задалась вопросом, не внедрилась ли русская мафия в криминальные структуры Мангейма и Людвигсхафена. Однако дело ограничилось маленькой заметкой.

Мы с Филиппом сидели в больнице у постели Нэгельсбаха и оба ужасно смущались. Словно нашкодившие мальчишки, которые отделались легким испугом, тогда как третий из-за их проделки сильно пострадал. Мы же не нарочно! Но исправить уже ничего нельзя. По справедливости, Велькер должен предстать перед судом, а Нэгельсбах с Филиппом заслуживают дисциплинарного взыскания. Мне, наверное, полагалось бы обвинение по какой-нибудь гам статье о халатности.

— Черт подери… Полиция про нас не вспоминает, с каждым днем мой оптимизм набирает обороты, сегодня я в четыре раза оптимистичнее, чем в понедельник, а завтра буду уже раз в восемь. — Филипп широко улыбнулся.

— Вы меня, наверное, не поймете, — Нэгельсбах бросил на нас виноватый взгляд, — но я не хочу скрываться от полиции. Я всегда был чист перед собой и перед законом. Признаю, я неофициально обсуждал с Рени свои служебные дела. Но она всегда умела держать язык за зубами, к тому же некоторые преступления я раскрыл только благодаря ее помощи. А здесь ведь совсем другое. Велькер должен предстать перед судом. Те преступления, которые совершил Самарин, безусловно, послужат смягчающим обстоятельством. Но сколько ему за это скостят, посадят его на год-два, дадут условный срок или признают невиновным — это решать судье.

— А что думает ваша жена?

— Она считает, — он покраснел, — она говорит, что речь идет о моей душе. Что мы с ней выдержим все испытания, а если потребуется, она пойдет работать.

— О вашей душе? — Филипп смотрел на Нэгельсбаха как на полоумного. — А как насчет моей?

Вид у Нэгельсбаха был несчастный.

— Я не могу, потратив всю свою жизнь на то, чтобы привлекать людей к ответственности за совершенные ими проступки, на старости лет вдруг…

— Закон не требует от вас, чтобы вы шли в полицию и добивались суда над Велькером. Перед законом вы останетесь чисты, даже если этого не сделаете.

— Но, господин Зельб, вы же понимаете, что я имею в виду!

Филипп встал, постучал себя по лбу и вышел из палаты. Нэгельсбах не играет в шахматы, так что я принес реверси.

— Сыграем?

Мы сели, расставили фишки и начали переходить с красной стороны на зеленую и с зеленой на красную. Закончив одну партию, мы молча сыграли вторую, а потом третью.

— Да, я понимаю ваши резоны. И принимаю все, что сказала ваша жена. В пользу такого решения говорит и еще одно обстоятельство. Помните человека, который на вашей прощальной вечеринке ворвался к вам в дом, чтобы увидеться со мной? Он за нами следил, и не исключено, что захочет нас шантажировать. Скорее Велькера, чем вас, Филиппа или меня.

32